ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ ДЕТСТВО

Государство ничего не может поделать с новыми мутациями беспризорности

Недавно Министерство образования и науки сделало на своем сайте страшноватое, но наконец-то истинное признание: в России насчитывается сейчас около 800 тысяч детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.
Как нетрудно сообразить, масса эта живая, движущаяся. Рождаются новые дети и, еще ничего не понимая, оказываются родителям ненужными. Те, кто достиг восемнадцатилетия, — из статистического учета выпадают, что, конечно, вовсе не означает достижения искомого благополучия, обретения родни, хорошего образования, крыши над головой, любви... Иные же и вовсе не добираются до 18-летия — в прямом, физическом смысле. Зато каждый год прибавляются новые страдальцы.
Так вот, Детский фонд сообщает: с 1988 года (это первый год нашего существования, а значит, первый год нашей общественной статистики, в основном совпадающей с государственной) по 2004 год было вновь выявлено 1 611 174 детей.

Споры о цифрах
Перед вами простая табличка, сложив цифры которой, вы получите убивающую наповал статистику сиротского детства, плавно превращающегося в сиротство взрослеющее.
Год Выявлено сирот и детей,
лишенных родительского попечения
1988 49 665
1989 49 100
1990 49 105
1991 59 154
1992 67 286
1993 81 441
1994 102 682
1995 113 296
1996 113 243
1997 105 534
1998 110 930
1999 113 913
2000 123 204
2001 128 075
2002 127 090
2003 128 951
2004 132 505
Обратите внимание на динамику. Рост за семнадцать лет в 2,7 раза. На 170 процентов! Когда не только что каждый процент, а каждая единичка — неутоленная беда. Подрастающая ребятня, государством опекаемая, как правило, лишь до края совершеннолетия. Далее — потемки, неустроенность, бездомье, неуменье.
Кроме сиротства, среди яви наших дней — беспризорничество, вернувшееся из 20–30-х годов. Но нынешние беспризорники совсем не похожи на своих предшественников.
Сегодня среди беспризорников (по опросам, известным мне) почти нет детей одиноких. Их массу составляет народец, не лишенный элементарного — еды, одежды, родни, но запущенный: отца, как правило, нет, мать — пьющая и гулящая. Бабушки и дедушки? Дедушек нет по той же причине, что и отцов, а бабушки с самовольными внуками не справляются. Еще два качественных и жестоких отличия нынешнего беспризорничества. Жажда вольницы, желание ночевать пусть и в теплом коллекторе или подвале, но без взрослых указок и без всяких там школ и детдомов с их занудными учителями и воспитателями — такая жажда была и прежде, вспомним «Путевку в жизнь» или «Республику ШКИД». Но беспризорники Дзержинского не знали, что, нанюхавшись клея «Момент», можно сладко забалдеть, что порошочек по имени «экстази» превращает окружающее в рай, ну, а те, кто добрался до иглы, вообще отправляются в небеса, где никакая школа не потребна, ни взрослые не досаждают, ни хоть какие правила и ограничения. Деньги! Деньги только нужны! Но эти деньги как достанешь, если вернуться к нищей бабушке или в приют, где помоют, откормят, а потом отправят назад в интернат, в серую, глупую толпу букашек, чтобы стать такими же, как они?
Милиция, как всегда, их ловит. Сдает в ЦВИНПы (центры временной изоляции несовершеннолетних преступников, бывшие детприемники), в приюты — государственные, религиозные, общественные, изредка отводит прямо домой, но это слишком хлопотно и на отчетность не влияет. Кстати, на мой взгляд, бывшие детприемники были среди всех этих новых форм наиболее устоявшейся и благой: под приглядом милицейских воспитателей и, естественно, за забором, дети дожидались определения своей судьбы — обратно в семью, к родне или в сиротские учреждения. Теперь, чтобы попасть в такой детприемник, надо непременно совершить правонарушение. Вот чудеса!
Остальных, непреступных беспризорных везут в приюты. Моют, кормят, выдерживают, развлекают, а выдержав некий странный карантин, отправляют — с сопровождением взрослого — домой, к исходной точке, с которой все началось. Кому-то это помогает. Но нет никакого доказательства, что всем, ибо всем может помочь только семья, пусть семья замещающая — в мире существует такой педагогический термин.
А многим, скорей всего большинству, требуется учреждение, школа, лагерь — надо придумать новое и доброе слово, которое бы заменило угрюмый термин колония, — где их бы ограничивали и дисциплинировали, а если надо, то и понуждали к труду, к профессии, с дальнейшим трудоустройством.
У нас есть спецшколы и спецПТУ, они чаще всего берут ребят не осужденных (для тех — исправительно-трудовые колонии), но совершивших многократные административные нарушения, хулиганов, вообще тех, кто выпал из семьи. Кстати, из школ и ПТУ за колючей проволокой сплошь да рядом дети, там пожившие и отпускаемые домой, возвращаться к родне не желают, просят их оставить, хотя бы до окончания школы.
Вот ведь еще одна ярко выраженная причинно-следственная связь. Семья так изломана, что идти туда не просто не хочется. Вернувшись домой, непременно пойдешь на второй, на третий круг и — в яму.
Удивительное дело, государство ничего не может поделать с беспризорничеством. Идут споры: сколько теперь беспризорников. Люди из Госкомстата упрекнули меня, что я назвал цифру в 2 миллиона, хотя я просто цитировал какого-то «силового» специалиста. А вот слова официального милицейского руководителя: «За 2004 год мы изъяли с улиц 1 миллион 120 тысяч детей безнадзорных и беспризорных. Повторяю: 1 миллион 120 тысяч безнадзорных и беспризорных детей были возвращены родителям либо направлены в учреждения социальной защиты... Если в 2002 году из детей, выявленных на улице, более 1200 не смогли найти приют в социальных учреждениях, то в 2003 году таких детей было выявлено только 19. Всех детей принимают в приюты, направляют в детские дома, если они их покинули».
Последняя мысль свидетельствует о мощном, но никем не подсчитанном росте «капитальных» вложений в экстремальную часть детства: число детдомов в стране выросло с 900 в 1991 году до 2100 в 2004-м (по данным Минобрнауки). Минздравсоц организовал целую сеть приютов, по существу дублирующих детдома и интернаты, где, по данным проверок Детского фонда, на 30–40–50 человек взрослого персонала приходится 3–5–10 ребятишек, которые потом все равно в большинстве своем оказываются в сиротском заведении. Не дешевле ли объединить эти заведения, создав в детдомах и интернатах карантины для детей, чья судьба не определена? Эту идею Детский фонд заявляет не первый раз, с ней согласны многие лидеры систем образования в регионах, но нет для бюджета ничего дороже ведомственных амбиций — ведь приюты у Минздравсоца, а детдома у Минобрнауки. И истории этих немалых растрат — не меньше десяти лет.

Надзор или доверие?
Но вернемся к глобальной статистике: сколько же беспризорников в России? Ну, не 19 же ребятишек, которых поминает МВД, — это смешно! И вот здесь следует признать — ни одна из цифр, названных выше, не действительна.
И 2 миллиона, и 1 миллион 120 тысяч «изъятых» с улиц — это просто количество задержаний несовершеннолетних. В числе детей, задержанных милицией, есть и беспризорные — воришки, попрошайки, токсико- и наркоманы. Их задерживают по два-три раза, а то и по пять раз — вот вам и статистика! Есть беглецы — пока чистые, не совсем достигшие «дна». Но множество — потерявшихся, шаливших, даже хулиганивших. (Давно пора с помощью компьютеров и интернета организовать реальную общероссийскую регистрацию бездомных детей, которые хотя бы раз попадают в руки системы.)
И вот здесь мы подошли к еще одному термину, с чьей-то легкой руки вошедшему в недавний оборот: безнадзорные. Ведь в 1 миллион 120 тысяч входят и они.
Кто такие безнадзорные? Само по себе словечко неприятное — от слова «надзор». В нашей истории были надзиратели в тюрьмах, надзирали за ссыльными, ссыльнопоселенцами. А теперь безнадзорные дети?
Дома дети под надзором родителей. В школе — учителей, хотя и не всегда и не во всем. А по дороге из школы домой? Из дома в кружок? На стадионе, где беснуются тысячи таких же несовершеннолетних? Ребенок по глупости подсел к дяде в машину, и потом выясняется, что его соблазнил педофил. Забрался на порносайт — вполне комфортно, даже не выходя на улицу, обретает «кругозор». Все эти примеры — а вариантам несть числа — следует признать детской безнадзорностью. И еще. Надзирать за всеми детьми невозможно. Нельзя присматривать, даже за не очень смышленым человеком, круглые сутки, днем и ночью. Напротив, мудрость настоящей педагогики — доверие, внушение осмысленности собственной жизни.
Вот история, о которой писали столичные газеты и которая может быть своеобразным тестом: внешне благополучный мальчик жил в районе площади Маяковского, в хорошей квартире, правда, мама — одиночка. Вокруг школы сплошь элитные. Учеба в одной «элитке» не получилась. Перешел в другую. Но когда не получилось и там, он учиться перестал, хотя каждое утро якобы уходил в школу, давал матери расписываться якобы в дневнике и якобы учил уроки. Мама, занятая работой и хозяйством, полагала, что все в порядке. Финал: в пятнадцать лет едва писал, ни по одному предмету ничего сказать толком не мог. Он просто гулял. И никто о нем не вспомнил.
Безнадзорный? Я-то считаю — беспризорный, хотя вполне благоустроенный. Так что есть новая мутация беспризорности: благополучная. С точки зрения милиции, — ведь у него не было задержаний.
И еще. Многие, в том числе высокие умы, путают беспризорничество с сиротством. Да, из иных детдомов дети бегут, в том числе из-за страха перед воспитателями или сверстниками, и становятся беспризорными. Но дети в сиротских заведениях — не беспризорные, они под призором, другое дело, что проблем там полон рот, и после передачи федеральных функций вниз — в регионы, а дальше — в районы, дела там ухудшатся, ведь и сейчас-то в некоторых таких домах кормят в день на 10–15 рублей, у детей нет зубных щеток и пасты, нет новых книг, не хватает учебников, а большинство сирот сплавляют в ПТУ, откуда ходу нет.
Вот где ключевой перекресток! У ребят нет перспектив, нет надежд. После ПТУ в вуз не попадешь, на хотя бы приличную ступеньку в житейской иерархии не поднимешься. Куются кадры для низов нашего бытования, для дна, для преступности.

Замкнутый круг «неполноценности»
Еще одна важная мысль. Многие годы пишу — и кричу! — что детство в нашей стране ипостась абсолютно раскоординированная. И хотя некоторые вещи объяснимы (скажем, за здоровье детей отвечает Минздравсоц, а за учение Минобрнауки), есть множество вещей, пронзающих насквозь поначалу весь детский, а потом и взрослый мир.
Ну, к примеру, в стране сотни и сотни интернатов для детей с задержкой психического развития и так называемых коррекционных школ. У подавляющего большинства детей там (а всего их несколько сот тысяч) такой уровень врожденных отклонений, что их взрослая будущность — только богадельня. А ведь в России великая традиция спасательной, коррекционной, выравнивающей педагогики, живы ее классики, школа эта сильна и молодыми научными силами.
Но в целом очевиден разрыв между возможностями научных достижений и массовой практикой, когда ребенка не вытягивают в нормальную жизнь, а опускают еще ниже, вынося ему приговор. Причем этот приговор не звучит грубо — он не жилец, всего-то: он не получился, он хоть и человек, но не полноценен. Но вот эти-то «неполноценные» вырастают во взрослых и продолжают свое «неполноценное» бытие во взрослости, рождая детей, подобных себе. Замкнутый круг. Мне неизвестны радикальные государственные решения, хотя бы пытавшиеся разорвать его для сотен тысяч и миллионов неполноценных граждан, которых, впрочем, не назовешь безнадзорными. Но для таких «надзорных» нет, допустим, специально изданных для них книг, нет видео- и кинофильмов. А ведь им — в раннем детстве — даже игрушки особые нужны!
Это всего лишь один пример «раскоординированности» государственного участия. Ну, а как должен учиться (не лечиться!) ребенок, перенесший лейкемию, — спасибо президенту, что он повидал эту боль и проникся ею? А что творится с родителями таких детей — как им помочь, как социально поддержать эти впрямую рассыпающиеся от детской болезни семьи? Не маловато ли присутствия в нашем социуме обществ глухих и слепых — на пути от детства к взрослости в такого свойства инвалидности?
Нормально, когда мама ведет за ручку своего малыша. Так и государство в целом должно твердо взять за руку все российское детство — и вести его до взрослости, ни на час не отпуская. Забота о детстве есть состояние естественное, вот в чем элементарная истина.