Черный кусок хлеба, круто посыпанный солью

Писатель, Председатель Российского детского фонда Альберт Лиханов отвечает на вопросы корреспондента «Вятского края» Николая Пересторонина

— Время летит незаметно. И должен признаться, я удивился, обнаружив, что со времени Вашего интервью нашей газете в сентябре 1995 года, приуроченного к Вашему 60-летию, прошло пять лет. Неужели Вам уже шестьдесят пять? Вы сами в это верите? Что для Вас возраст — прожитые годы, написанные книги, претворенные в жизнь проекты, воплощенные замыслы? Или у Вас иная, другая система измерений времени?
— Система у всех одна: в детстве время тянется мучительно медленно — от каникул до каникул, от праздника к празднику, от дня рождения до дня рождения. В ранней молодости тоже подгоняешь время: хочется скорей отучиться, определить свою судьбу, не ошибиться в личных выборах. Потом, где-то после сорока, пожалуй, начинаешь опаздывать: еще это не сделал, еще этого не знаешь. В сущности, у всех трех начальных возрастов — один мотор: скорее, скорее. Лошадей гонят, когда едут на ярмарку жизни. А вот после шестидесяти, если, конечно, дожил, — дорога с ярмарки. И тут ощущаешь: хорошо бы помедленнее летели дни, пусть бы догоняли тебя молодые, а кони твоей судьбы пошли не спеша.
Вы замечали: разница в пять лет в детстве — огромная пропасть, в молодости — солидный разрыв и аргумент авторитета. А вот после шести десятков, поверьте, это ничтожная разница, и люди, всю жизнь говорившие друг другу «вы», переходят на «ты» самым естественным образом.
Так же жил и живу я. И годы, и книги, и осуществленные проекты — неосуществленные тоже — да, это и есть время, возраст, жизнь.
— Принимая в Кировской городской администрации Российскую литературную премию имени А. С. Грина, Вы призывали спасать детей Грином, его произведениями, которых, к сожалению, нет на книжных прилавках. Вы по-прежнему верите во всемогущество книги, в то, что выросшее на диснеевских мультиках и боевиках поколение способно воспринимать возвышенные истины, устремиться вслед за мечтой? Настолько ли это сильнодействующее лекарство сегодня — книга?
— Элемент необратимости в культурном прессинге Запада нанесет — уже нанес! — заметный шрам русскому детству, отечественной цивилизации вообще. Я не исключаю возможности определенного поколенческого пробела или «проскока», когда, скажем, нынешние восьмиклассники, так называемые «тинейджеры», поддавшись, при непротивленчестве родителей, дешевым искусам масскультуры, так и поседеют малограмотными, но высоко о себе мнящими людьми.
Но я верю также в полосатость культуры. После черной, точнее, серой поры, непременно наступит белая, светлая, лучезарная, как, впрочем, хотя и по иным мотивам и в другой ситуации, уже было с тем же А.С.Грином. Его не знали целые поколения. После забытья сороковых-пятидесятых он воскрес в шестидесятые. И как воскрес!
Детский фонд издает журнал «Школьная роман-газета» — уже шестой год. Замысел наш был в том, чтобы воскрешать давнюю, недавнюю и западную классику, то ли отторгнутую школой, то ли бездумно отложенную ею.
И что нас просят напечатать дети и взрослые, в том числе, учителя? «Два капитана» В. Каверина и «Мартина Идена» Д. Лондона, «Спартака» Р.Джованьоли. Чувствуете, как быстренько, за какой-то десяток лет, повернулся маховик литературных ценностей? А «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого, «Молодая гвардия» А.Фадеева, «Как закалялась сталь» Н.Островского уже стали истинными ископаемыми. Кто виноват? Родители, школа, библиотека, мы с вами, Николай, я имею в виду журналистов, издателей, работников общества разного рода.
Мы сочли своим долгом сказать о прошлом все плохое, а все хорошее о человеке тогда же — не сочли. Теперь плачемся на неустойчивость молодых. А чем их укрепили? Даже то, что есть, отвергли с порога, как когда-то сбрасывали с пьедестала Пушкина лжепророки революции.
Так что в книгу я верю, только ее надо употреблять, ей надо помогать, точнее — ею надо помогать детям. Прочитав «Алые паруса», нынешние девочки, может быть, перестанут считать проституцию «престижной профессией», как это происходит в среде опущенной московской молодежи?
— А для вас, чем была книга для Вас в детстве, как менялось отношение к ней с годами? И что Вы читаете сейчас, как ориентируетесь в книжном море, где черпаете информацию о нужных Вам новинках?
— Для меня и моего поколения книга была всем. В «Мужской школе» я написал, как мы после уроков наперегонки мчались в читалку городской библиотеки, чтобы первыми захватить «Трех мушкетеров», «Десять лет спустя» или «Двадцать лет спустя» А.Дюма, потому что их там было по одному экземпляру. Не читать их было стыдно! Я в детстве столько прочитал, что начитанного мне до сих пор хватает, и я думаю, что литератором-то я стал из-за книг.
Где-то с 5–6 класса стал собирать свою библиотеку, стоял в очередях в «Когиз», вымаливая денег у мамы. Уже потом пришло понимание: стоял в одной очереди с каперангами-хирургами из Ленинградской военно-медицинской академии, эвакуированной в Киров, с какими-то другими очень интеллигентными взрослыми. Покупал книги часто без разбору — что достанется. А доставалось-то: «Петр I» А.Толстого. Или стихи Петефи (опять же читайте мою «Мужскую школу»).
Сейчас читаю тоже много, но пропущенное или то, что хочется перечитать. Теперь вот перечитываю дневники Л.Н.Толстого — полезнейшее, доложу вам, занятие для любого человека, особенно того, кто записался в лидеры, да и вообще для образованности. Нелишне прочитать это учителю, врачу, инженеру. Много выходит сейчас хороших книг. Особенно научных: вот теперь штудирую материалы по клеточной и особенно фетальной терапии. Фетус — это плод человеческий. Область для меня важная — для моего нового замысла. А вообще — это отдельный и нелегкий разговор, опять же о детстве.
— Вы обычно доводите задуманное до конца. И, наверное, проект издания собрания сочинений Виктора Астафьева с авторскими комментариями, о котором Вы говорили пять лет назад, благополучно осуществлен. Говорю об этом с некоторой долей предположения, потому что до нас это издание не дошло. К сожалению, книжный рынок, лотошные ряды сориентированы на глянцевое разнокнижье, где другие приоритеты и имена...
— Собрание сочинений В.П.Астафьева в 15 томах вышло в Красноярске и, боюсь, там и осело. В Москве, как мне известно, не больше 5–6 комплектов, кроме обязательных библиотечных экземпляров (а их бывает 16 на всю страну). Но, должен признаться, помочь Астафьеву я не смог, хотя очень старался. Вел даже длительные, но бесплодные переговоры с Березовским и его командой. Наше издательство «Дом» набрало и сверстало аж 4 первых тома! Но громадных денег на издание мы собрать не смогли. Их мог подарить только тогдашний Президент Б.Ельцин. Что он и сделал при посещении Астафьева в Красноярске. Я эту штангу не осилил, переоценил свои возможности. Так что, как видите, не все задуманное мне удается.
— Вы сказали как-то, что писать можно только в обстоятельствах любви, надежды и веры. Судя по тому, что у Вас недавно вышло собрание сочинений, в журнале «Наш современник» опубликован Ваш новый роман «Никто», с любовью, надеждой и верой у Вас все в порядке. И все-таки, как Вам удается держать себя в постоянной творческой форме, созидательном тонусе, имея к тому же столько общественных дел?
— О любви и вере скажу без иронии. Мне в жизни повезло несколько раз. Ну, первый раз — родился. Когда грянула война, мне было 6 лет, и я полной мерой испытал и любовь, и заботу о себе своей мамы и бабушки. Мама сдавала кровь, чтобы получить в магазине для доноров кусочек масла, потому что я страдал малокровием. Еще раз мне повезло, когда я женился. Моя жена Лиля — теперь Лилия Александровна — необыкновенно чистый и порядочный человек. Любимый и любящий. Так что Детский фонд с его страданиями быть-то может только потому, что у его Председателя крепкий домашний тыл. Я также истово верю в дело, которое сам выбрал и которому как могу — служу.
С надеждой вот потруднее. Надежд остается все меньше, и все это объясняется контрреволюционным (В.С.Розов) десятилетием.
Что же касается литературы, то пишу я как раз неоправданно мало. Причины? Сначала — много лет кряду — шок от происходящего, неверие в его возможность. Потом — «верие», что все рухнуло. И только десять лет спустя — почти по Дюма — желание хоть словом воспротивиться безумству происходящего. «Никто» — роман для меня необычный. Раньше я исповедовал: литература должна даровать надежду. «Никто» — мой первый роман без надежды, но с верой и любовью.
Так что литература — это не писание, а страдание.
— К юбилею у Вас вышло собрание сочинений. Насколько полно оно отражает Ваше творчество? Все ли из задуманного и осуществленного удалось включить или приходилось от чего-то отказываться?
— Вошло туда многое, за исключением первых повестей и публицистической массы. Вообще, это чудесный дар издательства «Терра». Все шесть томов вышли враз — в один день, такое трудно даже вообразить. Но — вот, вышло.
— Ваш новый роман «Никто» — глубокое, художественное исследование такого явления, как современное сиротство. Насколько оно массово сегодня, тревожно? Не о нем ли Вы предупреждали пять лет назад, когда говорили о вовлеченном в криминальный круговорот детстве, о волчатах, не знающих жалости. В чем корни этого явления, и где выход из создавшегося положения? И не страшно ли Вам от того, что Ваше предупреждение снова может быть не услышано? Ведь дети, о которых Вы пишете, по сути дела, никому не нужны — ни родителям, ни государству...
— В 1997, 1998, 1999 году — каждый год прибавлялось в стране по 100–110 тысяч детей-сирот и детей, лишенных родительского попечения. Всего в России сейчас 720 тысяч таких ребятишек. 9 мая 1945 года, после кровавой мировой войны, их было 678 тысяч. 1999-й стал годом «великого перелома», когда Россия переступила послевоенный рубеж. И это наш величайший национальный позор.
Ну, а если к этому прибавить 2 миллиона беспризорников? А 1,5 миллиона ребят школьного возраста, которые не учатся?
И не пять лет назад, а начиная с 1992 года я начал орать на всех перекрестках, что детство — не пустяк, не второстепенный вопрос. Что запущенное, покинутое детство может все государство погубить. В ответ меня дискредитировали как могли, навешивали ярлыки, Фонду «перекрывали» кислород пожертвований. Потом вовсе перестали замечать, хотя я ведь с Б.Н.Ельциным 1,5 года просидел рядом в Верховном Совете СССР и он мне кивал, когда еще в те поры я с тревогой говорил о положении одной трети народа.
Больше того, меня внесли в реестр оппозиционеров, хотя вся суть Фонда — помощь, хоть и косвенная, государству: ведь помогая ребенку, мы латаем дыры властные.
Есть ли у меня страх, что меня не услышат вновь? Смешной вопрос. А кого теперь слышат? Вот была у нас в Фонде В.И.Матвиенко, заместитель Председателя Правительства. Мы провели президиум, позвали наших лидеров с мест. Мы направили 14 записок во власть — с поддержкой В.И.Матвиенко — и что? Получили 14 равнодушных отписок и даже не от министров, а от рядовых клерков. Видать, чтоб больше не лезли, не мешали получать государственные оклады.
Но молчать — все равно нельзя. И я молчать не буду. России будет стыдно за ее молчание.
— У Вас было другое детство — послевоенное. И тоже трудное. И герои большинства ваших книг — подростки послевоенной поры — испытывают немало трудностей на пути взросления, постижения нехитрых истин бытия. А оно бывает вообще легким, детство? Или это в самом деле большой труд — взросление? И не в желании ли помочь в этом нелегком труде — истоки Вашего изначального обращения к этой теме в литературном Вашем творчестве, публицистике?
— Спасибо. Вы все определили очень точно. И детство легким не бывает.
И у всякого детства свои тяготы. Дети — вообще условный термин. Если человеческий эмбрион на шестидесятый день во чреве матери уже видит — пусть только темноту, слышит и слушает музыку, а его сердце бьется в унисон с сердцем матери, мы давно должны признать, что ребенком можно обозначить хоть и маленького ростом, но человека со всеми его человеческими достоинствами.
Детство — это бесконечное пространство для непреходящего удивления. Страшен человек, забывший свое детство, а потому презирающий детство чужое.
А я — я просто служу детству. Пытаюсь построить мостик между детством и взрослостью, впрочем, думаю, это не я один, а очень многие.
— Поднимая эту проблему в художественной прозе, Вы решаете ее как писатель. Возглавляя Российский детский фонд, Вы со своими единомышленниками как бы осуществляете другой подход к существующей проблеме современного сиротства. А третьего пути ее решения нет?
— Путей спасения и защиты множество. Их ровно столько, сколько взрослых, имеющих детей или имеющих к ним отношение — учителей, врачей, милиционеров, чиновников, поэтов... Этот ряд можно продолжить. Каждый человек персонален — с дорождения своего. Но почему беременная женщина может беречь свое, пока не рожденное дитя и бросить его морально в самое трудное для него время — скажем, в отрочестве?
Вот эта неравновесность между родителями и детьми, между самыми близкими людьми, должна тревожить буквально каждого. А отец? Какова роль отца — особенно сегодня, в эпоху борьбы за материальное выживание? Или мы так и превратимся в безотцовское общество?
— Я пришел в газету «Комсомольское племя», главным редактором которой Вы были долгое время, в семьдесят третьем году, когда возглавлял ее уже другой человек. Но должен признаться, историю земли Вятской открывал для себя, находя в старых подшивках любимой молодежки Вашу «Повесть о стране Вятской». А были ли у Вас другие возможности обратиться к исторической теме, краеведению? Или современный материал настолько захватывает, что и не оторваться?
— Ну, во-первых, в «Племени» я был не так уж и долго: с декабря 1961 по январь 1964 года — два полных года с малым гаком. Краеведение — достойная специфика вятской периодики, ею надо обязательно заниматься. А главная моя «краеведческая» книжка «Да будет солнце!» о вятской ссылке польского художника Эльвиро Андриолли. Она вышла в 1962 году. История — это литературная специальность, ей надо посвящать жизнь, я избрал другую стезю: про нас.
— «Письма к другу» стали первой Вашей пьесой, поставленной на сцене Кировского ТЮЗа, потом были другие постановки — в ТЮЗе и на сцене областного драматического. И вот совсем недавно драмтеатр пригласил Вас на премьеру нового Вашего спектакля. И драматургия не отпускает? А открытия новых жанров, новых способов общения с Вашими почитателями не предвидятся?
— Это не совсем так. Драматургия — тоже особая литературная специальность. Я написал всего лишь одну пьесу — инсценировку своей же повести «Обман» для ТЮЗа. «Письма» — были совместной работой с покойным и любимым мной И.С.Шуром. А «Высшая мера» — инсценировка моей повести другим автором.
У меня есть несколько киносценариев — но все это инсценировки моей же прозы. Собственно в драматургию я никогда не лез, не мое это занятие.
— Ваше отношение к провинции как к последнему бастиону нравственности, жизнестойкости не изменилось с годами? И не было ли у Вас когда-нибудь отчаянного желания, после очередного приезда на родную вятскую землю, уже не возвращаться на московскую? Скажем, за последние пять лет сильно ли изменился город Киров? И в лучшую ли сторону?
— Отношение к провинции не изменилось. По-прежнему надеюсь, что враг сюда не дойдет. Но надо глядеть правде в глаза: много в провинции рутины, а теперь она и строится по принципу столицы — своя власть, свои царедворцы и наушники. Это не может радовать и вдохновлять.
А с годами вятская земля видится мне так: на кладбище у меня знакомых больше, чем в городе.
В Москве же я четвертое десятилетие, у меня здесь семья, дом, пусть относительная, но свобода. Обрету ли я абсолютную на вятской земле? Только, по-моему, в одном случае.
А Киров мне всегда нравится. Это мой родной город. Хотя и тоскливо порой. Но есть у меня с городом и деловые отношения: это помогает.
— О проекте «Католиковских чтений», за который Вы получили Государственную премию Республики Коми. Что это был за проект, как долго над ним работали, все ли удалось? И возможно ли нечто подобное в Кировской области? Или для земляков Вы припасли что-то другое?
— Ну, во-первых, надо сказать, кто такой Александр Католиков, именем которого названы чтения. Это в подлинном смысле слова выдающийся педагог, директор сперва школы-интерната для сирот, потом — агрошколы, где сироты не только учатся, но получают профессию, подготовку к жизни. Народный учитель СССР, один из лидеров Детского фонда, несколько лет назад он ушел из жизни. И мы организовали ежегодные научные педагогические чтения его имени.
«Католиковские чтения» — это ежегодный съезд элиты сиротского мира — директоров детских домов, их выступления, выявление тенденций — социальных, психологических, педагогических, раскрутка опыта, собираемого по всей стране, Католиковские премии в виде автобусов для детдомов, наконец, выпуск книг, а с этого года и серии отдельных монографий о, если можно так выразиться, технологиях спасения детей. Нынче чтения пройдут в Москве.
Что касается вятской земли, то ни один проект, предлагавшийся мной, здесь не состоялся. Зато состоялись в других областях. Самый заметный — детский дом промышленного предприятия (в Кирове — завода Лепсе). Мы, то есть Фонд, давали деньги, лимиты и фонды (это были последние советские годы). В.А.Десятников отказался. Ну что ж, такой дом — истинный дворец, построен в г. Кондрово Калужской области.
По просьбе губернатора Белгородской области Е.С.Савченко я разработал «Стратегические принципы защиты детей» в этой области. Там уже создан детский дом промышленного предприятия. В конце сентября еду в Белгород на заседание совета губернатора, где не только детские дома обретут гарантии на работу и жилье для всех без исключения выпускников, но будет реализовано еще множество идей, которые я излагал еще аж В.В.Бакатину в бытность его первым секретарем обкома партии.
Хочу прямо сказать: вятское чиновничество уж слишком рутинное, не принимающее новаций, не желающее встряхнуться, сделать что-то всерьез. Видели бы вы, какие школы с бассейнами, какие детские дома на Белгородчине! Их концепцию тамошний губернатор не боится обсудить с Детским фондом.
Да что там! В прошлом году в Белгородской области построено школ больше, чем во всей остальной европейской части России! По строительству жилья они занимают второе место в России после Москвы. С этим лидером интересно говорить и дружить. Он все полезное хватает просто на лету. Ему все интересно!
У меня немало соратников и друзей среди губернаторов. Свой критерий дружбы излагаю без сомнения: что ты сделал для детей, для людей. Бесспорные лидеры для меня: М.Е.Николаев, президент Якутии (потрясающий детский медицинский центр и музыкальная академия в условиях вечной мерзлоты), глава Республики Коми Ю.А.Спиридонов (сногсшибательный центр кардиохирургии мирового класса), президент Башкирии М.Рахимов (целый сериал новых национальных учебных заведений, воспитывающих элиту; при этом дети говорят: «Мы должны знать русский язык лучше, чем русские!»), губернатор Приморья Е.И.Наздратенко (спасший детский лагерь «Океан» от бандитов). Патриотов России на самом деле не так уж и мало.
— Как бы Вы оценили современное состояние общества? Не много ли для одной страны в одном только августе 2000 года — «Курск», взрывы в подземных переходах, Останкинская телебашня? И почему это происходит с нами?
— Все, что Вы перечислили, — трагично. Но не надо накручивать лишнего, как это делает телевидение. Ну, а «Конкорд» с богатыми немцами рухнул? А сколько таких катастроф повсюду? Но почему ОРТ и НТВ не кричат, что в Ираке, из-за блокады этой страны, погибло за год 500 000 детей? Ведь ясно — здесь политика.
Гибель людей — всегда трагедия. Но полная чушь, когда ответственность валят только на президента из-за боязни потерять свои кучи долларов.
На месте В.В.Путина я просто национализировал бы все телевидение. Равно как и все сырьевые ресурсы, монополизировал всю внешнюю торговлю на сырье и не налоги получал от нуворишей, а всю выручку от богатств, принадлежащих нации, но не нуворишам.
— Одно время Ваш сын очень активно занимался журналистикой, был, кажется, близок с Артемом Боровиком. Какие коррективы в его профессиональные увлечения внесла перестроившаяся жизнь?
— Дмитрий уже шестой год успешно издает журнал для родителей «Няня», подготовил книгу публицистики, работает еще кое над чем — но это уже его секреты, мне недоступные. Проектирует ряд новых издательских проектов. Самостоятельный, взрослый человек.
— Существует устоявшееся мнение, что успевать за случившимися переменами в общественной, экономической, политической жизни легче всего молодым. Но всегда ли эта успешь зависит от возраста? И что важнее — идти в ногу или вовремя остановиться?
— Ни то, ни другое. Надо двигаться своим шагом, иначе надорвешься. Есть в литературе этакие, ставшие знаменитыми, поспешаи. Чего они только не поспели? И в кино сниматься, и власти возражать, и американского пирога отведать. Все это суета сует. Посмотрите на них: как они скукожились, переметнувшись за речку. Ездят на Родину как на заработки, только не денег, а истаявшего признания.
О возрасте? Посмотрите, сколько написал, взахлеб, торопясь, В.П.Астафьев. Со многим у него трудно согласиться, но посмотрите, какая молодая сила! Да вообще! Давно известно — можно быть молодым, но стариком, а можно и молодым стариком.
— Круг Ваших литературных привязанностей не изменился за последние пять лет?
— Я решительно не принимаю постмодернизм. Все это суета сует. Люблю и чту реализм во всех его формах. С удовольствием «потребляю» публицистику «Нашего современника». Серьезные баррикады строятся! Конечно, для думающих людей.
— Вы лауреат Госпремии России за литературу, международной премии имени Я.Корчака. И нынче, на одном году, стали лауреатом престижных премий — Госпремии Коми Республики и Российской премии имени А.С.Грина. Спрашивать, какая из них дороже, наверное, нет смысла. Но сам факт присуждения премии для Вас важен? И всегда ли так было в Вашей жизни, что внешняя оценка совпадала с внутренней? Или случалось и так, что лично собой, своей работой Вы были довольны и удовлетворены, а общественная оценка была неадекватной или просто запаздывала?
— Награда за книгу, за конкретное дело — всегда приятна, чего уж лукавить. Однако, отношение к наградам с годами, с сединой, конечно, меняется. Равно как отношение к оценкам, в конце концов. Учительство критики закончилось, и выстраивать литераторов по ранжиру теперь бессмысленно.
Я когда-то жутко переживал, что в ленинградской «Звезде» некий критик В.Бахтин раздолбал мою повесть «Крутые горы» за то, что мой маленький герой, который «под стол пешком ходит», понял, что такое война. Прошли годы. Повесть издана десятки раз, но не в этом дело. Дело в том, что я теперь-то точно знаю, что разбираюсь в войне, увиденной детскими глазами, лучше, чем групповой холуй В.Бахтин, и теперь, кстати, где-то цветущий.
Групповщина, вкусовщина — страшное дело для молодых, но взрослый человек должен сам себе быть хозяином и судьей.
— Передавая премию в фонд строительства центральной детской городской библиотеки, какой Вы ее видите? В чем будет главное ее назначение, что нужно будет сделать, чтобы она не дублировала уже существующие в городе детские библиотеки — имени Дьяконова, братьев Васнецовых, Грина?
— Здесь предстоит большая работа, и я свожу пальцы крестиком: а вдруг снова сорвется? Ведь в Белгороде том же такая библиотека уже стоит и сияет золотыми буквами. Хотелось бы, чтоб на сей-то раз Вятка не оплошала, не пожилилась, сделала конфетку ребятне. Конечно, с помощью Фонда и моей тоже.
— О поэте говорят: «Всю жизнь пишет одно стихотворение, одну книгу». О прозаике тоже можно так сказать? В том смысле, что, разрабатывая одну тему, он как бы действительно пишет одну, большую, значительную книгу, углубляя ее, совершенствуя? В таком случае, как бы Вы ее назвали, эту главную свою, единственную книгу, главами в которой уже стали Ваши «Семейные обстоятельства», «Обман», «Чистые камушки», «Русские мальчики», «Мужская школа», «Никто»...
— «Детский мир» — хотя это и название магазина. Есть такое научное выражение — феномен детства. И правда: это такой возраст, который проходят все, но выходят из него разными. Детский мир — это часть общего нашего большого мира, но все же отдельный, особый, неповторимый мир. А я его посильный летописец.
— Подводя промежуточные итоги своего творчества, Вы полностью удовлетворены сделанным? Или есть невоплощенный замысел, время которого не наступило? Что сейчас на Вашем письменном столе?
— Полностью всем довольным может быть только полный же дурак. Конечно, нет! А что напишется — только Богу известно. Дал бы силы и толку.
На столе кое-что есть. Но это не литература. Скорее, наука. Однако раньше времени говорить не стоит — можно сглазить.
— Вы пишете от руки, набираете на машинке, диктуете или освоили компьютер?
— Только рукой. Поэтому люблю хорошие ручки.
— Как изменилась за последние годы сущность Российского детского фонда, его структура? Какие новые приоритеты появились в его деятельности?
— А это уже отдельный и сложный разговор. Наша беседа и так слишком затянулась, так что внимательных ко мне читателей я, с их согласия, отправлю к «Советской России», «Труду», «Трибуне», «Независимой газете», «Книжному обозрению», где были или скоро появятся мои собственные тексты или беседы со мной.
Скажу только, что Детский фонд — это 70 отделений в России, организации во всех странах СНГ, 15 программ, действующих постоянно, тысячи и тысячи детей, каждый день получающих хоть какую-нибудь, но нашу общественную, а не государственную помощь.
У нас есть свой научно-исследовательский институт детства, детский реабилитационный центр под Москвой, центр для сирот-младенцев в московской Морозовской больнице, центр «Стремление» для детей-ампутантов в Москве, еще один центр для маленьких инвалидов в Волгограде. Мы издаем четыре журнала — «Школьная роман-газета», «Божий мир», «Дитя человеческое», «Всемирная роман-газета». Есть издательство «Дом».
Все это — сотни штатных работников и десятки тысяч наших активистов.
За полных 12 лет существования Фонда мы оказали благотворительную помощь детям ценой в 161,5 миллиона долларов, не считая, конечно же, цены операций на открытом сердце в США, которая там стоит, к примеру, 50 тысяч долларов, но наших ребят оперируют бесплатно.
Работа эта не из простых, не из благодарных. «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — сказал какой-то мудрец. И уж я-то испытал это полной мерой.
Так что Детский фонд — это черный кусок хлеба, круто посыпанный солью. Поверьте, я не из везунчиков. Всем нам надо вкалывать, чтобы спасти детство.