БЕСПРИЗОРНЫЕ И БЕЗНАДЗОРНЫЕ

Среди яви наших дней — беспризорничество, вернувшееся из 20–30-х годов. Но тогда разруха была во всем — и материальная, и моральная, она выбросила на улицу тысячи детей, потерявших родителей на войне и от голода. Сейчас всё видоизменилось. Одни города похорошели и возродились, другие же места, напротив, удрученно пали. Из состояния средней, не ахти какой, но всеобщей достаточности, народ расслоился на меньшинство богатых и большинство бедных при тоненькой прослойке средних; тут достаточно заметить, что 50,7% семей с детьми живут ниже прожиточного уровня. И вновь объявились беспризорники.
Природа нынешнего беспризорничества печальна и вовсе не похожа на то, что было в 20-е и 30-е годы. Тогда дети просто голодали, просто потеряли крышу над головой, лишились родни, хотя слово «просто» тут плохо употребимо, ведь речь идет о трагедии детской судьбы.
Но вся беда в том, что нынешние беспризорники совсем не похожи на своих предшественников. Тех собрали, пусть и с солдатами да милицией, с улиц, выгребли из-под асфальтовых котлов, вытащили из подвалов, отмыли, накормили, усадили за парты и вернули к жизни. Этого им было достаточно. Справедливости ради надо заметить: большинство тех ребят получило высшее образование, вершина среди них — академик-генетик Дубинин. Другие обрели профессии, — а тогда никто не томился безработицей, — состоялись как граждане, как люди, как герои: вспомним детдомовца Александра Матросова.
Среди нынешних беспризорников (по опросам, известным мне) нет детей одиноких. Их массу составляет народец, не лишенный элементарного — еды, одежды, родни, но запущенный: отца, как правило, нет, мать — пьющая и гулящая. Бабушки и дедушки? Ну, так дедушек почти нет по той же причине, что и отцов, а бабушки с самовольными внуками не справляются. Еще два качественных и жестоких отличия нынешнего беспризорничества. Жажда вольницы, желание ночевать пусть и в теплом коллекторе или подвале, но без взрослых указок и без всяких там школ и детдомов с их занудными учителями и воспитателями — но такая жажда была и прежде, вспомним «Путевку в жизнь» или «Республику ШКИД». А вот второе отличие совсем уж разделяет эпохи: беспризорники Дзержинского не знали, что, нанюхавшись клея «Момент», можно сладко забалдеть, что порошочек по имени экстази превращает окружающее в рай, ну, а те, кто добрался до иглы, вообще отправляются в небеса, где никакая школа не потребна, ни взрослые с их досадами, ни хоть какие правила и ограничения. Деньги! Деньги только нужны! Но эти деньги как достанешь, если вернуться к нищей бабушке, в приют, где помоют, откормят, а потом отправят назад в интернат, в серую, глупую толпу букашек, чтобы стать такими же, как они?
Да, беспризорничество объявлено новым явлением, вернее, возвратившимся прошлым, но, честно-то говоря, это не так. Во все времена дети — конечно, не толпы, но стайки, а то и вовсе одиночки, нахватав кучу двоек, получив крепкого ремня и прижима, ребята, к которым заявился отчим, и с ним никакого сладу нет, или просто непокорные, неуживчивые, сильно обидчивые, не сумев сладить с семьей и собой, к зиме тянулись на юг, а к весне обратно на север, летели из малых селений к большим городам, будто птицы, воробьиные стайки.
Дети и нынче бегут, но по-другому все-таки: по-прежнему за вольницей, за свободой от опеки взрослых, от пьяных матушек и бессильной родни — к жизни, где за день можно выпросить у прохожих больше, чем в месяц получает деревенская бабушка-пенсионерка, к вольным мальчишечьим сообществам, к дури «Момента» и отключке наркотиков, для которых нужны деньги!
Милиция, как всегда, их ловит. Сдает: в ЦВИНПы (центры временной изоляции несовершеннолетних преступников, бывшие детприемники), в приюты — государственные, религиозные, общественные, изредка отводят прямо домой, но это слишком хлопотно и на отчетность не влияет. Кстати, на мой взгляд, бывшие детприемники были среди всех этих новых форм наиболее устоявшейся и благой: под приглядом милицейских воспитателей и, естественно, за забором, они дожидались определения своей судьбы и определялись — обратно в семью, к родне или в сиротские учреждения. Я сам бывал, и не раз, в малышовых группах таких заведений, где сущие несмышленыши — чистые, сытые и вылеченные, подобранные на вокзалах, на улицах, кинутые «мамашками», — все-таки дожидались под покровом силовой системы продолжения своей жизни в гражданском миру. Теперь, чтобы попасть в этот детприемник, надо непременно совершить злостное деяние! Обязательное условие — правонарушение. Вот чудеса!
Остальных, непреступных беспризорных, как я уже сказал, везут в приюты. Моют, кормят, выдерживают, развлекают, а выдержав некий странный карантин, отправляют — с сопровождением взрослого — домой к исходной точке, с которой все началось. Кому-то помогает. Но нет никакого доказательства, что всем, ибо всем может помочь только семья, пусть семья замещающая — в мире существует такой педагогический термин.
А многим, скорей всего, большинству, требуется учреждение, школа, лагерь — надо придумать новое и доброе слово, которое бы заменило угрюмый термин колония, а по существу, ограничивая и дисциплинируя, если надо, то и понуждая к труду, к профессии с дальнейшим трудоустройством.
У нас есть спецшколы и спецПТУ, они чаще всего берут ребят, не осужденных (для них — исправительно-трудовые колонии), но совершивших многократные административные нарушения, хулиганов, вообще публику, выпавшую из семьи. Кстати, из школ и ПТУ за колючей проволокой сплошь да рядом дети, там пожившие и отпускаемые домой, возвращаться к родне не желают, просят их оставить, хотя бы до окончания школы.
Вот ведь еще одна ярко выраженная причинно-следственная связь. Семья так изломана, что идти туда не просто не хочется. Вернувшись домой, непременно пойдешь на второй, на третий круг и — в яму.
Удивительное дело, государство ничего не может поделать с беспризорничеством. Идут споры: сколько теперь беспризорников. Люди из Госкомстата упрекнули меня тут, что я назвал цифру в 2 миллиона, хотя я просто цитировал какого-то «силового» специалиста. Дмитрий Рагозин только что назвал аж 3 миллиона. Но вот цитата из уст официального милицейского руководителя (цитирую): «За 2004 год мы изъяли с улиц 1 миллион 120 тысяч детей безнадзорных и беспризорных. Повторяю: 1 миллион 120 тысяч безнадзорных и беспризорных детей были возвращены родителям либо направлены в учреждения социальной защиты. На этом направлении мы достигли достаточно ощутимых результатов. Ели в 2002 году из детей, выявленных на улице, более 1200 не смогли найти приют в социальных учреждениях, то в 2003 году таких детей было выявлено только 19. Всех детей принимают в приюты, направляют в детские дома, если они их покинули».
Последняя мысль свидетельствует только об одном: о мощном, но никем не подсчитанном росте «капитальных» вложений в экстремальную часть детства: число детдомов в стране с 900 в 1991 году выросло до 2100 в 2004 (по данным Минобрнауки). Минздравсоц организовал целую сеть приютов, по существу, дублирующих детдома и интернаты, где, по проверкам Детского фонда, на 30–40–50 человек взрослого персонала приходится 3–5–10 ребятишек, которые потом все равно, в большинстве, оказываются в сиротском заведении. Не дешевле ли объединить эти заведения, создав в детдомах и интернтах карантины для детей, чья судьба не определена? Эту идею Фонд заявляет не первый раз, с ней согласны многие лидеры систем образования в регионах, но без результата: нет для бюджета ничего дороже межведомственных амбиций — ведь приюты у Минздравсоца, а детдома у Минобрнауки. И истории этих немалых растрат — не меньше десяти лет.
Но вернемся к глобальной статистике: сколько же беспризорников в России? Ну, не 19 же ребятишек, которых упоминает МВД, — это смешно! И вот здесь следует признать — ни одна из цифр, названных выше, не действительна.
Ни 2, ни 3 миллиона, ни 1,120 тысяч «изъятых» с улиц. Это просто цифры задержаний несовершеннолетних. В числе детей, задержанных милицией, есть и беспризорные — воришки, попрошайки, токсико- и наркоманы. Их задерживают по 2–3, а то и по 5 раз — вот вам и статистика! Есть беглецы — пока чистые, не совсем погрязшие в пучину «дна». Но множество — потерявшихся, шаливших, даже хулиганивших.
И вот здесь мы подошли к еще одному термину, с чьей-то легкой руки вошедшему в недавний оборот: безнадзорные. Ведь в 1,120 млн входят безнадзорные. Так называемые.
Кто такие безнадзорные? Само по себе словечко неприятное — от слова надзор. В нашей истории были надзиратели в тюрьмах, надзирали за ссыльными, ссыльно-поселенцами. А теперь безнадзорные дети? Душа противится такой словоприменительной практике. Ну, а по сути? Кто такие безнадзорные?
Дома дети под надзором родителей. В школе — учителей, хотя и не всегда и не во всем. Но по дороге из школы домой? Из дома в кружок? Стадион, где беснуются тысячи таких, как ты, несовершеннолетних? Ребенок по глупости подсел к дяде в машину, и потом выясняется, что его соблазнил педофил. Залез на чердак возле женской бани и обучается зряшному. Забрался в порносайт — вполне комфортно, даже не выходя на улицу, обретает «кругозор». Все это примеры — а вариантам несть числа — следует признать детской безнадзорностью. И еще. Надзирать за всеми детьми невозможно. Нельзя присматривать, даже за не очень смышленым человеком, круглые сутки, днем и ночью. Напротив, мудрость настоящей педагогики — доверие, внушение осмысленности собственной жизни.
Безнадзорными, не побоюсь этого сказать, можно признать всех или почти всех (кроме больных, да и те...) детей — безнадзорными хотя бы на время, на отрезке улицы, в той или другой компании, в той или иной ситуации, двигателями которых может оказаться случай, стычка, обидное слово, недобрые люди, излишняя доступность, печальная ситуация, социальный статус.
Вот история, о которой писали столичные газеты и которая может быть своеобразным тестом: внешне благополучный мальчик жил в районе площади Маяковского, хорошая квартира, правда, мама — одиночка. Вокруг школы сплошь элитные. Учеба в одной «элитке» не получилась. Перешел в другую. Но когда не получилось и там, он учиться перестал, хотя каждое утро якобы уходил в школу, давал матери расписываться якобы в дневнике и якобы учил уроки. Мама, занятая работой и хозяйством, полагала, что все в порядке. Финал: в пятнадцать лет едва писал, ни по одному предмету ничего сказать толком не мог. Он просто гулял. И никто о нем не вспомнил.
Безнадзорный? Я-то считаю — беспризорный, хотя вполне благоустроенный. Так что есть новая мутация беспризорности: благополучная. С точки же зрения милиции — у него не было задержаний. Так что иголка не сходится с ниткой, чтобы что-то всерьез заштопать.
Еще одно, очень, впрочем, небезобидное. Многие, в том числе высокие умы, путают беспризорничество с сиротством. Да, из иных детдомов дети бегут, в том числе из-за страха перед воспитателями или сверстниками, и становятся беспризорными. Но дети в сиротских заведениях — не беспризорные, они под призором, другое дело, что проблем там полон рот и после передачи федеральных функций вниз — в регионы, а дальше — в районы, дела там ухудшатся, ведь и сейчас-то в некоторых таких домах кормят в день на 10–15 рублей, у детей нет зубных щеток и пасты, нет новых книг, не хватает учебников, а большинство сирот сплавляют в ПТУ, откуда ходу нет.
Вот где ключевой перекресток! У ребят нет перспектив, нет надежд. После ПТУ в вуз не попадешь, на хотя бы приличную ступеньку в житейской иерархии не поднимешься. Куются кадры для низов нашего бытования, для дна, для преступности.
Растерянность и безнадега в самом начале жизни? Для 720 тысяч детей-сирот? Не слишком ли круто, почтенное государство? И если уж стабилизировать страну, в том числе из стабилизационного фонда, вот где казне грех экономить. А получается наоборот. Дети бедствующие отечеству не нужны! И не спасешь ни подарками, ни кроссовками, ни даже зубными щетками с пастой! Государство отрекается от своих социальных обязательств перед такими детьми, — ведь у многих, а у подкидышей поголовно, — нет и не светит жилье. Не светит хорошее образование. Не светит высокооплачиваемая работа. Семьи таких вот ребят ненадежны, повторяют родительскую неустойчивость.
Что же делать-то?
Всем заведениям для сирот и для тех, кто в ПТУ, обеспечить равное финансирование, независимо от благосостояния региона. Из стабфонда выделять регионам деньги на жилье для сирот. Гарантировать получение востребованной профессии. Запретить законодательно всякое воспрепятствование для окончания сиротами полной средней школы и шанса на поступление в вуз.
Ну, а беспризорники?
Сколько их — для начала? Не знает никто. Число приводов — не число беспризорных. Значит, надо создать — давно пора — новую и персональную систему учета. Это нелегко, потребует денег, но нашлись же они для тотального учета всех угнанных автомобилей. Почему же, с помощью компьютеров и Интернета, не организовать реальную общероссийскую регистрацию бездомных детей, которые хотя бы раз попадают в руки системы? Есть и другие технологии, которыми не брезгуют цивилизованные государства, — разработать их — дело спецов.
История повествует: беспризорников поручали Луначарскому, министерству просвещения. Не получилось. Брался Свердлов. Не вышло. Вышло только у Дзержинского: была у него сила, кроме желания. Сила нужна и сегодня. Бессмысленно отмывать, обряжать, кормить и сюсюкаться с ребятами, которые сломаны наркотой. Их надо лечить, часто принуждением. Без силы этого не одолеть.
Кто же сделает? По моему мнению, это могло бы сделать Министерство по чрезвычайным ситуациям. Ведь положение детей — чрезвычайное.
Ну, а от термина «безнадзорные» следует и вовсе отказаться. Иногда мне кажется, что все мы безнадзорные. А иногда, что безнадзорность — это и есть свобода. Только для детей ее присутствие надо бы подкреплять настоящей безопасностью.